Записи на таблицах - Лев Виленский

ухо, отшатываясь назад при взмахах серпа. Боаз неожиданно остановился, перестал жать, обернулся и поманил к себе Рут. Та подошла, потупив глаза в землю, усеянную спелыми колосьями ячменя. Вблизи Боаз был еще больше похож на Махлона, только лицо у него было совсем другое, умное, доброе, усталое и грустное лицо, с румяными щеками и окладистой поседевшей по краям бородой. Он улыбнулся Рут уголками губ, и промолвил

— Невестушка, благослови тебя Господь! Слышал я о тебе от Наоми, жены брата моего, слышал… Как была ты верной женой Кильону, да упокоит Господь душу его, какой невесткой ты была и есть для Наоми, как бросила ты отца и мать, и отчую землю, и народ свой, и стала теперь иудейкой… Знай же, воздаст тебе Господь Бог добром за это, за это, что пришла ты к народу, которого ранее не видела, и стала одной из нас. Тебя Рут зовут, верно?

— Рут, — прошептала она, поклонившись Боазу в ноги, — я рабыня твоя, господин!

Он осторожно взял ее за руку, поднял с земли…Рука у Боаза была крепкая, сильная, но неожиданно ласковая. Вблизи от него пахло скошенным ячменем, немного потом и чуть-чуть вином, потому что он выпил с утра, собираясь в поле. У Рут захватило дух, она боялась поднять глаза на Боаза, но он взял ее осторожно ладонями за обе щеки и чуть приподнял ее лицо, потрепал ласково по щеке, отер ладонью начинавшие было течь слезы.

— Вот что, милая, — сказал Боаз, — ты оставайся на моем поле, иди за мной и подбирай колосья. Не видел я еще такой,… — и тут он помедлил. — искусной собирательницы колосьев. Так что собирай, а пить захочешь — вон рядом со слугами моими два кувшина больших с водою, а как солнце припекать начнет, мы с тобой поедим да отдохнем немного, а потом опять жать будем. Серп — то у меня острый, управимся быстро.

Боаз улыбнулся Рут еще раз, повернулся к жатве, и воздух засвистел под взмахами серпа, и зашуршали сжатые ячменные колосья.

В полдень, когда тени стали совсем короткими, а жар — немилосердным, прервали жнецы работу. Слуги расстелили прямо на меже толстые покрывала, Боаз уселся, рядом посадил Рут, слуги сели с ними в кружок. Боаз разломил хлеб, благословил Всевышнего, и трапеза началась. Рут ела мало, с трудом, ей было непривычно есть с незнакомыми людьми, но Боаз потрепал ее по волосам и дал ей самый толстый ломоть хлеба и пучок дикого чеснока, подвинул миску с бобами, приправленными травами и жаренными ячменными зернами: «Ешь, ты работала много, надо хорошо подкрепиться», а глаза его скользили по ее лицу, и, встречаясь с ее глазами, казалось, улыбались. Рут доела обед, утолила жажду из красного глиняного кувшина, подремала в тени навеса, поставленного у межи. Ее разбудила уже знакомая ласковая рука Боаза, погладившая ее по плечу, и она снова пошла за ним, глядя на его могучую спину. Работалось легко, снопы у Рут ложились на землю один за другим, упругие, остро пахнущие свежесрезанным ячменем. Солнце село быстро, стемнело, женщины уже с трудом различала колосья, ставшие темными и незаметными в свете звезд. Уже давно ушли с полей люди, к домашним очагам, где варились нехитрые припасы, где плакали детишки и старики рассказывали им истории из Торы. Рут обнаружила к своему испугу, что она осталась одна — с семью мужчинами, которые решили переночевать в поле, чтобы засветло закончить жатву. Они помолились на ночь и легли спать, укрывшись овечьими шкурами, холодный ночной ветерок подул, кричала где-то невдалеке неугомонная птица. Рут, не понимая до конца, что делает, подошла к спящему Боазу. Он лежал на боку, огромный и теплый, дышал шумно и с присвистом. Она откинула овчину и легла в ногах его, чтобы греть его своим телом и согреться самой. Боаз заворочался во сне, ощутил теплое женское тело, прильнувшее к его коленям, лег пониже, обняв ее огромной ручищей. Она почувствовала, как внутри ее поднялось что-то большое и доброе, ощутила любовь к этому прямодушному человеку, который накормил ее и вот, сейчас. греет ее своим телом, любовь к народу, который принял ее к себе.

Боаз женился на Рут. Он выкупил ее у Наоми, вместе с имуществом покойного брата. Она родила Овэйда, первенца, а тот породил Ишайя, а Ишай породил Давида. Кровь Лота, ушедшего от народа своего, через семь столетий снова влилась в жилы народа иудейского.

Бой

Шеренга за шеренгой, уперев в землю продолговатые щиты и выставив длинные копья, стояли они, и ветер раздувал перья на шлемах. Железные панцири нагревало солнце Аялонской долины. Напротив них, прикрывшись круглыми щитами и ощетинившись копьями, стоял враг…

Их звали Плиштим. Их родина — на островах Великого моря, была занята другими племенами, жестокими, дикими, одетыми в шкуры. Изгнанные плиштим ушли на восток, к близкому берегу, где их корабли приняли песчаные пляжи, где земля была плодородной и мягкой, где хорошо росла пшеница и весело вился дикий виноград. Там основали плиштим союз пяти городов — Азза, Экрон, Гат, Ашдот, Аскалон.

Они были людьми моря, пришельцы с островов, их божество — Дагон — рыба с головой человека, украшало стены домов, искусно сделанную посуду, щиты воинов. Были они высокими, светловолосыми и стройными, любили соревноваться в беге, метать копья, пить ячменное мутное пиво и петь песни о битвах древности, о походе на Трою, о храбрых царях и могучих мужах. Им неведомы были обычаи земли, на которую ступила их нога, они смеялись над аборигенами, называя их черноголовыми, они порабощали их и заставляли служить себе. Железо, которое они плавили с удивительным искусством, было их вторым богом. С помощью железных орудий они вгрызались в землю, железными мечами разили они врага.

Враг пришел из пустыни, многочисленный и страшный. Пришел народ, отдельно живущий и не числящийся меж народами, народ сильный и упорный, угрюмый и безбожный. Не было у них ни статуй, ни изображений богов, лишь шатер походный служил прибежищем их неведомого бога, бога грома и молний, карающего и жестокого. Народ сей, звавший себя иврим, занял горы и проходы к морю, плодился и размножался, и заселял землю эту, зная, что она дана им Богом… Плиштим сталкивались с ними в боях, побеждали и вырезали целые селения иврим — но те лишь крепли день ото дня и час от часа, непонятные и таинственные люди, подобных которым плиштим не дано было видеть раньше. Словно многоголовая гидра из сказаний плиштимских был этот народ —